Описание симонова монастыря в начале повести. Бедная "бедная лиза"

Нельзя сказать, что трагедия А.С. Пушкина «Борис Годунов» обделена вниманием исследователей, но неисчерпаемость заключенных в ней смыслов снова и снова заставляет обратиться к ней.

Говоря о философии власти в пушкинской трагедии, нельзя не вспомнить прекрасные слова митрополита Анастасия: «“Борис Годунов” с его Пименом – это не что иное, как яркое отображение древней святой Руси; от нее, от ее древних летописцев, от их мудрой простоты, от их усердия, можно сказать, набожности к власти царя, данной от Бога, Пушкин сам почерпнул эту инстинктивную любовь к русской монархии и русским государям» .

Несомненно, власть в трагедии «Борис Годунов» имеет харизматическое измерение и осознается как связь с Божественным Промыслом, с Божественной волей, с Божественным благословением или Божественным гневом. И не случайно Борис, «приемля власть», обращается к покойному царю Феодору Иоанновичу:

Священное на власть благословенье.

Итак, власть осмысляется как дело великое, страшное и священное, как жребий, который может быть слишком тяжким: «Ох, тяжела ты, шапка Мономаха». (Парадоксальным образом тяжелая шапка Мономаха ассоциируется – рифмуется – с «железным колпаком» юродивого.) Этот священный жребий может быть роковым для его недостойного носителя. С другой стороны, Божественный Промысл может не только щадить и сохранять, но и возвеличивать явно незаконного претендента, бессовестного Самозванца, если этот человек исполняет его волю. Вот что говорит о Самозванце Гаврила Пушкин:

Хранит его, конечно, Провиденье;
И мы, друзья, не станем унывать.

В финале трагедии посланный самозванцем Пушкин обращается к москвичам:

Не гневайте ж царя и бойтесь Бога.

Выстраиваются сложные диалогические и диалектические отношения между царем, народом и Богом. Как неправда царя, так и грех народа способны вызвать Божественный гнев и бедствия:

О страшное невиданное горе!
Владыкою себе цареубийцу
Мы нарекли, –

уверен отшельник Пимен. К его словам мы еще вернемся.

Власть, царство, судьбы царей для народа не являются чем-то внешним, но становятся важным элементом духовной жизни, принимаются внутрь народной души, внутрь молитвы:

Да ведают потомки православных
Земли родной минувшую судьбу,
Своих царей великих поминают
За их труды, за славу, за добро –
А за грехи, за темные деянья
Спасителя смиренно умоляют.

У современного человека может возникнуть вопрос: почему следует смиренно умолять Спасителя за темные деянья прежних царей, к которым потомки как будто не имеют отношения и в которых они невиновны? С православной точки зрения, этот вопрос лишний: судьбы царя и народа неразрывно связаны, за беззакония правителей отвечает народ, и, наоборот, властители несут ответ за беззакония народа. И если их подвиги и добро становятся залогом благополучия державы, то их грехи могут привести к бедствиям для страны. И следовательно, молясь за «великих царей», потомки молятся о самих себе, в том числе и за свои грехи и «темные деянья». Это всеобщая связь царя и народа, прошлого, настоящего и будущего.

Эта всеобщая связь обусловлена в трагедии ощущением священной, богоданной истории, как позднее скажет Пушкин в ответе П.Я. Чаадаеву: «История, которую нам Бог дал». Ибо чувство ответственности государя и народа перед Богом и взаимоответственности народа и царя невозможно без ощущения сакральности жизни, ее освящения, всеобщего предстояния Создателю. Примечательно перечисление того, что заповедует описывать Пимен Отрепьеву:

Описывай, не мудрствуя лукаво,
Все то, чему свидетель в жизни будешь:
Войну и мир, управу государей,
Угодников святые чудеса,
Пророчества и знаменья небесны.

Священный характер царства во многом определяется благочестием царей, их связью с монашеством и способностью ради Небесного Царства покинуть земное:

Подумай, сын, ты о царях великих.
Кто выше их? Единый Бог. Кто смеет
Противу их? Никто. А что же? Часто
Златый венец тяжел им становился:
Они его меняли на клобук.

Ниже мы постараемся показать, что отношение к иночеству, к монашескому подвигу является одним из определяющих критериев для характеристики царей в трагедии.

В «Борисе Годунове» можно выделить несколько типов властителей, каждый из которых имеет свое отношение к Промыслу, свое участие в его судьбах. Их пять: «разумный самодержец» (Иоанн III), «кающийся грешник, кающийся мучитель» (Иоанн Грозный), «царь-молитвенник» (Феодор), «легитимный макиавеллист» (Борис Годунов) и «нелегитимный макиавеллист, революционер» (Самозванец).

Тип «разумного самодержца» – это те цари, о которых Пимен говорит:

Своих царей великих поминают,
За их труды, за славу, за добро.

Иоанн III – один из них. Борис Годунов дает ему краткую, но исчерпывающую характеристику:

Сдержать народ. Так думал Иоанн,
Смиритель бурь, разумный самодержец.

В этом определении емко оценивается блестящее правление Иоанна III (1462–1505), в которое были присоединены к Москве Новгород, Тверь, Северские земли, свергнуто ордынское иго. Особенно подчеркивается разумность, то есть государственная трезвость, разумная осторожность, умеренность его политики. Иоанн III становится символом разумной строгости и жесткости, а также и государственной стабильности – того могущества, на котором почиет небесное благословение.

Гораздо более противоречивым является образ Иоанна Грозного. С одной стороны, он также вписан в эту череду великих царей. Но именно к нему относятся слова: «А за грехи, за темные деянья / Спасителя смиренно умоляют». В трагедии вспоминаются и славные дела Иоаннова царствия: взятие Казани, успешные войны с Литвой. Отрепьев говорит Пимену:

Как весело провел свою ты младость!
Ты воевал под башнями Казани,
Ты рать Литвы при Шуйском отражал,
Ты видел двор и роскошь Иоанна!

Но при этом Грозный назван «свирепым внуком разумного самодержца». И в трагедии присутствует страшная память об опричном терроре, кровавый пар которого не рассеялся и через 20 лет после смерти Грозного. Боярин Пушкин сравнивает правление Бориса с временами свирепого царя:

…Он правит нами,
Как царь Иван (не к ночи будь помянут).
Что пользы в том, что явных казней нет,
Что на колу кровавом всенародно
Мы не поем канонов Иисусу,
Что нас не жгут на площади, а царь
Своим жезлом не подгребает углей?

Пушкиным здесь использованы сообщение А. Курбского из «Истории Ивана Грозного» о смерти князя Дмитрия Шевырева, посаженного на кол и певшего канон Иисусу , и рассказ о пытке Михаила Воротынского, когда царь лично участвовал в дознании и подгребал угли под пытаемого . Кстати сказать, Михаил Воротынский был знаменит тем, что в 1552 году первым ворвался в Казань и водрузил крест на башне, а в 1572 году спас Москву от татарского нашествия, разгромив Девлет-Гирея при Молодях. Всего через десять месяцев после этого он был взят по ложному обвинению в чародействе, пытан и умер на пути в ссылку. В трагедии «Борис Годунов» имя Воротынского становится символом чести, честности и прямоты, родового благородства, мужества и доверчивости. Именно такими чертами и наделен собеседник Шуйского Воротынский, которого в 1598 году уже не было в Москве.

В монологе Афанасия Пушкина Грозный предстает прямо-таки неким царем – гонителем христиан, даже богоборцем. Картина: мученик на колу славит Христа, а царь смотрит на это – вполне подходит для житий какого-нибудь святого времен Диоклетиана. Более того, в образ Грозного вносится нечто инфернальное, бесовское – «не к ночи будь помянут». Это как бы царь-демон, ночной упырь (нечто вроде образа Юстиниана в «Тайной истории» Прокопия). Как показывает А.С. Пушкин, эпоха Грозного оставила глубокий след в умах и душах деятелей Борисова времени, да и сам Борис – «продукт» опричнины: «Вчерашний раб, татарин, зять Малюты, зять палача и сам в душе палач». Ряд эпитетов «татарин, зять Малюты, палач» имеет ассоциативный подтекст: в каком-то смысле времена Грозного воспринимаются как новое татарское иго. И не случайно их соседство в вопросах Отрепьева:

Я угадать хотел, о чем он пишет?
О темном ли владычестве татар?
О казнях ли свирепых Иоанна?

Но Пушкин сделал еще более глубокое наблюдение: Смутное время – следствие эпохи Грозного и возмездие за него . Вот слова Самозванца:

Тень Грозного меня усыновила,
Димитрием из гроба нарекла,
Вокруг меня народы возмутила
И в жертву мне Бориса обрекла.

Отметим в этой сентенции библейскую параллель – «вокруг меня народы возмутила». Это реминисценция из псалма 2: «Зачем мятутся народы» – «Вскую шаташася языци» (Пс. 2: 1). Псалом 2 имеет эсхатологическое значение: он говорит о восстании народов против помазанника Божия. Известно, кто возмущает народы – дух тьмы; и если мы вспомним предположение Афанасия Пушкина, что в Литве появился «некий дух во образе царевича», то, казалось, образ Грозного окончательно инфернализируется, если он усыновляет демонский призрак, которому приносятся человеческие жертвы («И в жертву мне Бориса обрекла»). Но подобное заключение было бы неверным. Вспомним монолог Пимена:

Царь Иоанн искал успокоенья
В подобии монашеских трудов.
Его дворец, любимцев гордых полный,
Монастыря вид новый принимал…
…здесь (то есть в Чудовом монастыре. – д. В.В. ) видел я царя,
Усталого от гневных дум и казней…
Он говорил игумену и братье:
«Отцы мои, желанный день придет…
Прииду к вам, преступник окаянный,
И схиму здесь честную восприму,
К стопам твоим, святый отец, припадши».
Так говорил державный государь,
И сладко речь из уст его лилася,
И плакал он. А мы в слезах молились,
Да ниспошлет Господь любовь и мир
Его душе страдающей и бурной .

Это кажущийся парадокс: монахи молятся о мучителе и его страдающей душе. Но, по православному учению, грешник страдает не меньше, чем обижаемый им, и если не в этой жизни, то в будущей. Иоанн Грозный страдал и мучился своими грехами и преступлениями и стремился к покаянию и очищению. Его стремление к монашеству показывает в нем жажду обновления, совлечения прежнего ветхого, гневного и злобного человека. Трагедия Грозного – трагедия недостойного носителя священной власти (что-то вроде недостойного священника), который грешит не из любви ко греху и не ради наслаждения и пользы, но потому, что из-за страстности, страдательности своей души не может не грешить, и потому он грешит и кается, встает и снова падает. И его некое оправдание – в том, что он не восхищает власть, а принимает ее по послушанию, он – как бы игумен земли святорусской: «А грозный царь явился игуменом смиренным». Грозный представляется кающимся грешником, который, тем не менее, не теряет харизмы власти и помнит о Царствии Небесном (что показывает его стремление к монашеству) и верен его идеалу, хотя и погрешает практически.

Царь Феодор – тип святого, или, лучше сказать, блаженного, на престоле:

А сын его Феодор? на престоле
Он воздыхал о мирном житие
Молчальника. Он царские чертоги
Преобразил в молитвенную келью…
Бог возлюбил смирение царя,
И Русь при нем во славе безмятежной
утешилась.

Это парадоксально, но лучшим царем, лучшим начальником, руководителем народной жизни оказывается тот царь, который ни во что не мешается, только молится и предстательствует перед Богом за народ. Напротив, человеческие, слишком человеческие, я бы сказал – гуманистические, усилия Бориса Годунова, не имеющие благодатной поддержки, неминуемо терпят крах и ведут к провалу и его, и народ.

А.С. Пушкин в уста Пимена вкладывает характеристику царствования Феодора, резко расходящуюся с оценкой, данной Н.М. Карамзиным, для которого «жизнь Федора была подобна дремоте, ибо так можно назвать смиренную праздность сего жалкого венценосца» . Главная черта характера Феодора – смирение, и оно оказывается «страшной силой» (по словам Ф.М. Достоевского). Внешне невидная, неброская жизнь Феодора завершается великой славой, дивным и страшным видением:

К его одру, царю едину зримый,
Явился муж необычайно светел,
И начал с ним беседовать Феодор
И называть великим патриархом.
И все вокруг объяты были страхом,
Уразумев небесное виденье…
Исполнились святым благоуханьем,
И лик его как солнце просиял.

Рассказа об этом видении нет у Карамзина: очевидно Пушкин, для которого карамзинская «История государства Российского» была главным источником при работе над трагедией, почерпнул его из «Жития царя Феодора Иоанновича» , написанного патриархом Иовом – рукопись его могла храниться в Святогорском монастыре.

Пушкин в основном сохранил канву повествования святителя Иова, однако для нас важны те детали, на которые поэт обратил особое внимание. Упоминание о «необычайно светлом муже» и сравнение лица Феодора с сияющим солнцем особенно знаменательны после слов о «бурной душе» его отца Иоанна Грозного, а также о «кромешниках»: на смену мраку и буре приходит «тихий свет» любви, милость и прощение.

Достаточно важна деталь, отсутствующая в повествовании патриарха Иова, – благоухание в царских палатах:

Когда же он преставился, палаты
Исполнились святым благоуханьем.

Эта традиционная для агиографических повествований деталь понадобилась Пушкину для того, чтобы обозначить торжество святости над смертью: покои, где должен быть запах тления и смерти, исполнились райского благоухания, свидетельствующего о жизни и воскресении. Благоухание говорит о нетлении: мы увидим далее, что тема нетления и святости мощей будет развита Пушкиным в рассказе о царевиче Димитрии.

Итак, житие Феодора, вкратце представленное в трагедии, показано как осуществление идеала праведности на престоле, столь дорогого и для Руси, и для Византии; это – омолитвливание, охристовление всей жизни, в том числе и власти .

Какой же тип правителя представляет Борис Годунов? Данная нам ему характеристика «легитимный макиавеллист», безусловно, не исчерпывает всех граней его образа. Борис Годунов трагедии многосторонен. Первая грань его характера – стремление подчеркнуть законность правопреемства от прежних государей, стремление продолжать государственную традицию:

Наследую могущим Иоаннам –
Наследую и ангелу-царю!
О праведник! о мой отец державный!
Воззри с небес на слезы верных слуг
И ниспошли тому, кого любил ты…
Священное на власть благословенье:
Да правлю я во славе свой народ,
Да буду благ и праведен, как ты!

Эти проникновенные строки навеяны словами Н.М. Карамзина, относящимися, однако, к периоду междуцарствия: «Борис клялся, что никогда не дерзнет взять скипетра, освященного рукой усопшего царя-ангела, его отца и благотворителя» . Но если у Карамзина этими словами Борис отказывается от власти, то у Пушкина – принимает. Для поэта было важно подчеркнуть стремление Бориса внушить мысль о законности и благости его царствия, а также стяжать небесное благословение, почивавшее на молитвенном и благостном Феодоре.

Значимым является также призыв Годунова:

Теперь пойдем, поклонимся гробам
Почиющих властителей России.

Поклонение гробницам царей входило в церемониал царского венчания, но значимо само введение темы почитания «гробов». Отсюда протягивается нить к позднейшему стихотворению «Два чувства дивно близки нам» (1830):

Два чувства дивно близки нам –
В них сердце обретает пищу –
Любовь к родному пепелищу,
Любовь к отеческим гробам.
На них основаны от века
По воле Бога Самого
Самостоянье человека,
Залог величия его.

Тема почитания гробниц, кладбищ в пушкинском творчестве достаточно исследована , тем не менее, следует подчеркнуть, что поклонение гробам в драме носит не только церемониальный характер и не только служит легитимизации власти Бориса, но и вносит светлую черту в его характер – благоговейное отношение к усопшим .

О Годунове восторженно отзывается Басманов: «Высокий дух державный». И действительно, в речах Бориса заметны не только опытность, но и глубокий государственный ум, в котором органично сочетаются традиционализм, широта взгляда и способность к введению новшеств. Вот его предсмертные наставления сыну:

Не изменяй теченья дел. Привычка –
Душа держав…
Со строгостью храни устав церковный.

С другой стороны, в разговоре с Басмановым он высказывает желание уничтожить местничество:

Пускай их спесь о местничестве тужит;
Пора презреть мне ропот знатной черни
И гибельный обычай уничтожить.

Сыну он заповедует быть открытым к иностранцам :

Будь милостив, доступен к иноземцам,
Доверчиво их службу принимай.

Борис прекрасно понимает пользу учения и просвещения:

Как хорошо! вот сладкий плод ученья!
Как с облаков ты сможешь обозреть
Все царство вдруг: границы, грады, реки!
Учись, мой сын: наука сокращает
Нам опыты быстротекущей жизни…
Учись, мой сын, и легче и яснее
Державный труд ты будешь постигать .

Эта сентенция – не только верное историческое наблюдение; для Пушкина она имеет программный характер: от этих слов протягивается нить к более поздним «Стансам» (1826), где о Петре I говорится:

Самодержавною рукой
Он смело сеял просвещенье.

Борис исполнен глубокого царственного достоинства:

Какой разительный контраст с суетливой болтовней Самозванца, с его манерой раздавать несбыточные обещания и льстить всем!

Чувство государственного достоинства ощущается и в политике, проводимой Борисом. Он отказывается от помощи шведского короля в подавлении мятежа и отражении польского вторжения:

Но не нужна нам чуждая подмога;
Cвоих людей у нас довольно ратных,
Чтоб отразить изменника и ляха.
Я отказал.

Хотя на поверку иноземные войска оказываются единственно надежными, Борис не принимает шведскую помощь, зная, как дорого придется за нее заплатить. Опять-таки, какой контраст с Самозванцем, указывающим «врагу в Москву заветную дорогу».

Итак, Борис предстает человеком, исполненным великого государственного ума и огромных способностей – но способностей безблагодатных!

Примечателен отзыв Воротынского:

А он умел и страхом, и любовью,
И славою народ очаровать.

Здесь ключевым является слово «очаровать». Для нас оно уже мало что значит, но Пушкин и современники прекрасно помнили его первоначальное значение – «чаровать, околдовывать».

Весьма показателен контраст между сценами «Келья в Чудовом монастыре» и «Царские палаты», разделенными лишь сценой «Палаты патриарха». Пимен с восторгом говорит о благочестии и любви к монашеству прежних царей, а о Борисе говорится, что

…его любимая беседа:
Кудесники, гадатели, колдуньи –
Все ворожит, что красная невеста.

Обращение Годунова к ворожеям и колдунам – факт исторический, который Пушкин, безусловно, знал, благодаря Карамзину . Однако для нас важно, что Пушкин выбрал именно эту черту в его характере, очевидно для того, чтобы показать безблагодатность Бориса, его связь с инфернальными силами. Парадоксальным образом христианский государь облекается в одежды Фауста. Это не случайно, потому что у них общая философская и психологическая установка – стремление к счастью. Обратим внимание на монолог Бориса:

Шестой уж год я царствую спокойно.
Но счастья нет моей душе. Не так ли
Мы смолоду влюбляемся и алчем
Утех любви, но только утолим
Сердечный глад мгновенным обладаньем,
Уж, охладев, скучаем и томимся?

Эти слова живо напоминают раннее юношеское стихотворенье Пушкина «К***» («Не спрашивай, зачем унылой думой…»; 1817):

Кто счастье знал, тот не узнает счастья,
На краткий миг блаженство нам дано:
От юности, от нег и сладострастья
Останется уныние одно.

Подобную установку можно охарактеризовать как гедонистическую и языческую. Трагедия Бориса в том, что для него предмет сладострастного вожделения – власть, которая для христианина является священным долгом, но никак не предметом вожделения. И то, что власть – это, прежде всего, долг, прекрасно понимает сам Годунов. Вот как он обращается к боярам:

Вы видели, что я приемлю власть
Великую со страхом и смиреньем.
Сколь тяжела обязанность моя!

Происходит словно бы раздвоение личности: Борис разный на людях и наедине с самим собой, он – блюститель церковного устава и вопрошатель колдунов; царь, понимающий власть как великую священную обязанность и властолюбец, вожделеющий ее ради наслаждения и счастья. Из его монолога становится ясно, что даже добро он делает своекорыстно:

Я думал свой народ
В довольствии, во славе успокоить,
Щедротами любовь его снискать –
Но отложил пустое попеченье:
Живая власть для черни ненавистна,
Они любить умеют только мертвых.

Становится ясно, что Борис делал добро не ради Бога, не ради Христовых заповедей и даже не ради людей, не для самого народа, а чтобы возбудить народную любовь к себе. Пушкин показывает эгоистический, самостный характер «благотворительности» Бориса:

Я отворил им житницы, я злато
Рассыпал им, я им сыскал работы…

Это тройное «я» лучше, чем что-либо, характеризует эгоизм и прагматизм Бориса.

Весьма характерны также слова: «Вот черни суд: ищи ж ее любви!». Сам пессимизм, выраженный в этих словах Бориса, а также его конечный выбор между страхом и любовью в пользу страха, напоминают суждения Николо Макиавелли: «Если уж выбирать между страхом и любовью, то надежнее выбирать страх. Ибо о людях можно сказать, что они неблагодарны и непостоянны, их отпугивает опасность и влечет нажива: пока ты делаешь им добро, они твои всей душой, но когда у тебя явится в них нужда, то они тотчас от тебя отвернутся» .

Важно и другое: Борис на самом деле не любит народа, а ищет его любви: он выступает как популист, как макиавеллист, как прагматик, как политический технолог, подобный технологам XX века. И это отлично чувствует народ. Уже в самой сцене избрания на царство чувства, которые испытывает народ (по крайней мере, его часть) – это холодность и отстраненность, показанные Пушкиным не без некоторой доли иронии в сцене «Девичье поле»: «Один (тихо): О чем так плачут? / Другой : А как нам знать? То ведают бояре. / Не нам чета».

Иными словами, так называемое «избрание» для народа – чужое дело, боярские игры. Еще больше иронии чувствуется в словах: «Один : Все плачут. / Заплачем, брат, и мы.
Другой : Я силюсь, брат, / да не могу. Первый : Я также. Нет ли луку?»

Народ отчетливо осознает безблагодатность власти Бориса: «Вот ужо им будет, безбожникам». И бедствия, обрушивающиеся на Русь, воспринимаются как наказание за избрание безблагодатного, преступного царя:

О страшное, невиданное горе!
Прогневали мы Бога, согрешили:
Владыкою себе цареубийцу
Мы нарекли.

В этом – высший суд носителя народной праведности отшельника Пимена. Помимо прямого смысла – избрание убийцы невинного ребенка, здесь есть и другой план – смена государственной и нравственной парадигмы. Во-первых, царь уже не даруется от Бога, не восходит «по природе», а избирается, нарекается народом, он – «само-деланный» царь. Во-вторых, Борис становится «цареубийцей» еще и потому, что, восходя через убийство на престол, он попирает законность, самые основы царской власти, убивает «царственность», если так можно сказать, и в каком-то смысле является революционером. Характерна параллель к этим словам Пимена в стихотворении «Андрей Шенье» (1825):

О горе! о безумный сон!
Где вольность и закон? Над нами
Единый властвует топор.
Мы свергнули царей. Убийцу с палачами
Избрали мы в цари. О ужас! о позор!

Вершина народной оценки Бориса – слова юродивого: «Нельзя молиться за царя Ирода, Богородица не велит». Ирод не только детоубийца, он еще и гонитель Христа.

Это отношение к себе чувствует Борис и отвечает на него злобой.

Возможно, желание Годунова в начале своего единоличного правления продолжать традиции Феодорова царствования искренне, но, тем не менее, в нем живы и иные воспоминания; не случайно Шуйский говорит о нем: «Зять Малюты, зять палача и сам в душе палач».

Боярин Афанасий Пушкин так определяет правление Годунова: «Он правит нами / Как царь Иван (не к ночи будь помянут)», хотя и оговаривается, что «явных казней нет». Эта характеристика имеет несколько мотиваций. Первая – недовольство родовитого боярина, чьи сословные интересы ущемляет верховная власть: «Вот, Юрьев день задумал уничтожить». Второй слой – отвращение порядочного человека к наушничеству и доносительству:

Мы дома, как Литвой,
Осаждены неверными рабами;
Все языки, готовые продать,
Правительством подкупленные воры.

И, возможно, на самом глубинном уровне – отвращение к детоубийце.

Сам Борис Годунов обращается к наследию Грозного. Не случайно он грозит Шуйскому:

Клянусь, тебя постигнет злая казнь –
Такая казнь, что царь Иван Васильич
От ужаса во гробе содрогнется.

После вторжения Самозванца от угроз царь переходит к делу:

Кому язык отрежут, а кому
И голову – такая, право, притча!
Что день, то казнь. Тюрьмы битком набиты.
На площади, где человека три
Сойдутся – глядь – лазутчик уж и вьется,
А государь досужною порой
Доносчиков допрашивает сам.

Эта картина напоминает худшие времена Грозного – те, которые вспоминал боярин Афанасий Пушкин.

В конце концов Борис Годунов прямо ссылается на пример Иоанна Грозного:

Лишь строгостью мы можем неусыпной
Сдержать народ. Так думал Иоанн…
Так думал и его свирепый внук.
Нет, милости не чувствует народ:
Твори добро – не скажет он спасибо.
Грабь и казни – тебе не будет хуже.

Таким образом, царь, начавший с обета «щадить жизнь и кровь и самих преступников» , стремившийся быть «благим и праведным, как Феодор Иоаннович», кончает террором в духе Иоанна Грозного. Но если на стороне Иоанна было народное доверие и желание народа терпеть все от законного «природного царя», то Борис был лишен всего этого: «мнение народное» было не за него.

Тем не менее, перечисленные черты не исчерпывают характера Годунова, иначе не состоялся бы драматический конфликт: вся суть трагедии состояла бы лишь в заслуженной погибели закоренелого злодея. Но суть проблемы состоит в том, что Борис вовсе не представляет собой злодея типа Яго, Макбета или Ричарда III – людей, сознательно возненавидевших добро и готовых идти до последних пределов зла. Борис Годунов в трагедии является не только как умный человек и великий правитель, но и любящий отец: он всей душой сострадает дочери, потерявшей жениха, а сын «ему дороже душевного спасенья». В общении с детьми пробуждаются лучшие его стороны: в завещании сыну он заповедает ему творить милосердие, соблюдать достоинство, «хранить святую чистоту», «со строгостью блюсти устав церковный». Борис всеми силами стремиться скрыть от сына свое преступление, и не только потому, что боится потерять его уважение, но и для того, чтобы сохранить его от греха. Характерно одно место из его предсмертного разговора с сыном:

Но я достиг верховной власти… чем?
Не спрашивай. Довольно: ты невинен,
Ты царствовать теперь по праву станешь.
Я, я за все один отвечу Богу.

В сопереживании беде дочери у Бориса просыпается совесть и чувство вины:

Я, может быть, прогневал небеса,
Я счастие твое не мог устроить,
Безвинная, зачем же ты страдаешь?

Путем многих страданий Борис Годунов понимает значение совести как голоса Божия, ее смысл в жизни человека как основы его самостоянья и покоя:

Ах! чувствую: ничто не может нас
Среди мирских печалей успокоить;
Ничто, ничто… Едина разве совесть.
Так, здравая, она восторжествует
Над злобою, над темной клеветою.

Эти слова напоминают изречение Иоанна Златоуста из «Толкования на 2-е послание к коринфянам»: «Ибо похвала наша – свидетельство совести нашей, то есть совесть, не могущая нас осудить; и даже если мы претерпеваем тысячи бедствий, то достаточно для утешения нашего, а скорее – не только для утешения, но и для увенчания, чистой совести, свидетельствующей нам, что мы претерпеваем сие не из-за чего-то дурного, но угодного Богу» .

Однако посреди бедствий, посещающих Бориса, ему не дано утешения в своей совести. Трагедия Годунова как раз и состоит в мучениях нечистой, больной совести:

Но если в ней единое пятно
Единое, случайно завелося,
Тогда – беда! как язвой моровой
Душа сгорит, нальется сердце ядом,
Как молотком стучит в ушах упрек,
И все тошнит, и голова кружится,
И мальчики кровавые в глазах…
И рад бежать, да некуда… ужасно!
Да, жалок тот, в ком совесть нечиста.

В этом фрагменте заметно влияние церковной письменности и церковной фразеологии. Выражение «душа сгорит» имеет параллель как в словах апостола Павла о «сожженных совестью» (1 Тим. 4: 2), так и в изречении Иоанна Златоуста: «Мы греха не боимся, который воистину ужасен и огнем поедает совесть» .

Выражение «яд в сердце» также типично для церковной литературы; оно встречается, в частности, в «Пастыре» Ерма (см.: Видения. 3.9.7) и в других местах.

Наконец, знаменитые слова «и мальчики кровавые в глазах». На первый взгляд, с ними все просто: существует диалектное псковское выражение «до кровавых мальчиков», которым обозначается высшая степень напряжения, связанная с приливом крови. Однако вдумаемся, что оно означает в устах Бориса, по повелению которого был зарезан царевич. Коррелирующим выражением к нему служат следующие слова:

Так вот зачем тринадцать лет мне сряду
Все снилося убитое дитя!

Обратим внимание на слова «как молотком стучит в ушах упрек» – некий голос вопрошает, «допрашивает преступного царя». Таким образом, в монологе Бориса речь идет отнюдь не о приливе крови к голове, а о конкретном видении убитого царевича, неотступно преследующем его: «И рад бежать, да некуда» . И тогда возникает вопрос об источнике подобного образа – навязчивого видения убитого отрока, неотступно преследующего убийцу. В связи с этим стоит привлечь еще один агиографический источник – «Синайский патерик», который иначе именуется еще «Луг духовный», завершенный святым Иоанном Мосхом к 622 году. В X веке этот текст был переведен на церковнославянский язык и с XI века бытовал на Руси . Весьма вероятно, что Пушкин знал этот памятник. В нем содержатся очень интересные и нетрадиционные рассказы. Один из них, 166-й рассказ, говорит о разбойнике, который пришел к авве Зосиме со словами: «Сотвори любовь, поелику я виновник многих убийств; сотвори меня монахом, да прочее умолкну от грехов моих». И старец, наставив, облек его в схиму, затем отослал к знаменитому авве Дорофею, где бывший разбойник восемь лет провел в непрестанной молитве и послушании. Через восемь лет он снова пришел к авве Зосиме и попросил: «Сотвори любовь, дай мне мои мирские одежды и возьми монашеские». Опечалился старец и спросил: «Почему, чадо?» И тогда монах сказал: «Вот уже девять лет как, ты знаешь, отче, я пребываю в киновии, постился, и воздерживался, и со всяким молчанием и страхом Божиим жил в послушании, и знаю, что благостью Своею отпустил Бог мне многие злобы мои; только вижу каждый час отрока (или дитя – παιυδιον), говорящего мне: “За что ты меня убил?” Его я вижу во сне, и в церкви, и в трапезной, говорящего мне это. И ни единого часа не дает мне покоя. Посему же, отец, желаю уйти, чтобы умереть за отрока. В безумии я его убил». Взяв одежды и надев, вышел он из лавры и отошел в Диосполь и на следующий день был схвачен и обезглавлен .

Безусловно, параллель не полна: Борис отнюдь не приходит к монашеству; напротив, даже на смертном одре он чуть ли не отмахивается от него, боится его, он всячески оттягивает момент пострига – для него монашество связано со смертью:

А! схима… так! святое постриженье…
Ударил час, в монахи царь идет –
И темный гроб моею будет кельей…
Повремени, владыко патриарх,
Я царь еще…

И конечно, Борис не идет на смерть за убитого царевича, он изо всех сил, до последнего цепляется за власть и жизнь. Однако мы видим сходство в главном – в навязчивом видении, постоянном кошмаре, который не покидает царя Бориса ни на минуту ни во сне ни наяву, как не оставляет разбойника убитый им мальчик, вопрошающий: «За что ты меня убил?». И в том, и в другом случае можно говорить об определенной «объективности» видений; можно с определенной долей осторожности предположить, что видения Бориса показаны не как галлюцинации, плод расстроенного воображения, а некая действительность, которая подтверждается событиями. С другой стороны, разбойник не становится жертвой прелести, иначе его старец просто бы не отпустил идти на смерть. И в том, и в другом случае совесть становится реакцией души на действительное присутствие сверхъестественного начала. Трагическая ирония судьбы состояла в том, что если по линии отца Иоанн Грозный происходил от Дмитрия Донского, то по линии матери, Елены Глинской, от Мамая, и победитель царств татарских устроил в своем отечестве жизнь не лучше татарского ига: «Сверх ига монголов Россия должна была испытать и грозу самодержца-мучителя… И если иго Батыево унизило дух россиян, то, без сомнения, не возвысило его и царствование Иоанново» (Карамзин Н.М. История государства Российского. Т. 9. С. 177–178).

К этому выводу пришли многие русские историки, в том числе и современные, в частности Р.Г. Скрынников: «Террор Грозного был одним из важных факторов, подготовивших почву для Смуты» (Скрынников Р.Г . Царство террора. СПб., 1992. С. 528).

Свое желание уйти с престола и принять монашеский постриг Грозный выражал неоднократно, в частности в послании к Кирилло-Белозерским старцам. В этом же послании присутствуют и покаянные мотивы: «Подобает вам, нашим государям (то есть белозерским отцам. – д. В.В. ), и нас, заблудших, просвещати. А мне, псу смердящему, кому учити и чему наказати? Сам бо всегда в пиянстве, в блуде, в скверне, в убийстве, в граблении, в хищении, в ненависти, во всяком злодействе». (Послания Иоанна Грозного. М., 1951. С. 162.). Как считает Р.Г. Скрынников, именно этот пассаж дал повод Пушкину к поэтизации образа Грозного «с его душой страдающей и бурной» (см.: Скрынников Р.Г. Царство террора. С. 503).

Карамзин Н.М. История государства Российского. Т. 10. C. 232.

«В лето 7106, генваря 6-го, начал благочестивый царь зело изнемогати и повеле призвати к себе отца своего и богомолца Иева патриарха со освещенным собором. Прежде же пришествия патриархова видит некакова пришедша к нему мужа светла во святителских одеждах, и глаголет благочестивый царь внезапу предстоящим боляром своим, повелевает отступити от одра его, да устроят меcто некоему, патриархом нарицая его и честь достойную ему воздати повелевая. Они же глаголаше ему: “Благочестивый царь и великий князь Феодор Иванович всея Руси, кого, государь, зриши и с кем глаголеши? Аще бо отцу твоему Иеву не пришедши, и кому повелеваеши место устроити?” Он же, отвещав, рече им: “Зрите ли? Одра моего предстоит муж светел во одежде святительстей, и ти ми глаголя с собой повелевает”. Они же чудишася на много. И в девятый час тояже нщи благоверный царь Феодор Иоаннович всея Руси отыде, тогда убо просветишеся лице его, яко солнце» (Полное собрание русских летописей. Т. 14. Ч. 1. СПб., 1910. С. 16–17).

Между царем Феодором и юродивым Николкой Железным колпаком много общего: внешнее безумие и внутренняя мудрость, внешнее бессилие и зависимость и внутренняя сила. В трагедии выстраивается своеобразный треугольник: простец царь Феодор, патриарх Иов – «в делах мирских немудрый судия», юродивый Николка.

Наименование Феодора царем-ангелом является анахронизмом, возможно связанным с тем, что так называли Александра I.

Исторически последние слова имеют весьма отдаленное соответствие словам Бориса во время венчания, обращенным к патриарху: «Отче Иов! Бог свидетель, в моем царстве не будет нищих и бедных». Затем, взявшись за воротник рубашки, Борис прибавил: «И эту последнюю разделю со всеми» (Карамзин Н.М. История государства Российского. Т. 11. C. 330). Значимо, что Пушкин не использовал эту фразу, несмотря на ее эффектность; для него гораздо важнее другое. Обращение к Феодору Иоанновичу с призывом ниспослать «священное на власть благословенье» соответствует чину венчания на царство – молитве перед возложением венца, в которой к Богу Отцу обращено моление «Низпосли от престола Славы Твоея благословение» (см.: Барсов Е. Древнерусские памятники венчания на царство // Чтения в Императорском обществе истории. 1883; Попов К. Чин священного коронования // Богословский вестник. 1896. Апрель-май).

Карамзин Н.М. История государства Российского. Т. 11. С. 287

См. хотя бы статью А.А. Ахматовой «Пушкин и невское взморье».

Пушкинист С.А. Фомичев считает, что, напротив, эта сентенция является проявлением цинизма Бориса, поскольку при слове «гроб» должен вспоминаться убиенный царевич Димитрий (Фомичев С.А. Драматургия Пушкина // Русская драматургия XVII–XIX вв. М., 1982. С. 273). С уважением относясь к работам исследователя, тем не менее, считаем необходимым указать, что, во-первых, поклонение гробам входило в чин венчания на царство, а, во-вторых, гроб Димитрия находился далеко в Угличе и в видении слепого старца называется «могилкой» в противоположность величественным царским гробам.

Черта историческая: «Умом естественным поняв великую истину, что народное образование есть сила государственная, и видя несомнительное в оном превосходство других европейцев, он звал к себе из Англии, Голландии, Германии не только лекарей, художников, ремесленников, но и людей чиновных в службу» (Карамзин Н.М. История государства Российского. Т. 11. С. 355).

«В усердной любви к гражданскому образованию Борис превзошел всех древнейших венценосцев России, имев намерение завести школы и даже университеты, чтобы учить россиян языкам европейским и наукам» (Там же). Карта России, начертанная сыном царя Феодором Борисовичем, о которой упоминается в трагедии, была издана в 1614 г. Герардом.

«Имея ум редкий, Борис верил, однако же, искусству гадателей, призвал некоторых из них в тихий час ночи и спрашивал, что ожидает его в будущем» (Карамзин Н.М. История государства Российского. Т. 10. С. 273).

Макиавелли Н. Государь. СПб., 1993. С. 289.

В черновой редакции трагедии есть еще более ироничный вариант: «Первый: Дай ущипну тебя иль вырву клок из бороды. Второй: Молчи. Не вовремя ты шутишь. Первый . Нет ли луку?» Вновь мы наблюдаем некоторый отход от взгляда Карамзина: «И в то же самое мгновение по данному знаку все бесчисленное множество людей – в кельях, в ограде, вне монастыря – упало на колена с воплем неслыханным: все требовали царя, отца, Бориса! Матери кинули на землю своих грудных младенцев и не слушали их крика. Искренность побеждала притворство; вдохновение действовало и на равнодушных, и на самых лицемеров!» (Карамзин Н.М. История государства Российского. Т. 10. С. 290–291). Конечно, Пушкин воспользовался этим сюжетом, но в комических целях.

Конечно, и в трагедии «Борис Годунов», и в стихотворении «Андрей Шенье» есть еще один скрытый план – инвективы в адрес Александра I, которого общественное мнение не совсем справедливо обвиняло в участии в цареубийстве.

Карамзин Н.М. История государства Российского. Т. 11. C. 331.

Толкование на 2-е послание к коринфянам. 3: 1 // PG. 61. 441. Толкования Иоанна Златоуста на апостольские послания были переведены на церковнославянский язык, и Пушкин мог их знать, в том числе и это конкретное место.

Слово о статуях // PG. 49. 64C.

Возможно, это аллюзия Пс. 138: 7: «Куда пойду от Духа Твоего, и от лица Твоего куда убегу?» Однако есть еще один возможный источник – трагедия В. Шекспира «Ричард III». Ср. слова из монолога Ричарда в акте 5: «Бежать? Но от чего же? От себя?»

См.: Голышенко С., Дубровина В.И. Синайский патерик. М., 1967.

PG. 87. 3033 AC; Синайский патерик. С. 200.

Он был, прежде всего, „разумный самодержец“, как определил его величайший русский поэт. Сын своего времени, беспощадный с врагами, он был чужд изощренной жестокости Людовика XI и религиозного фанатизма Фердинанда Арагонского. Не романтическое вдохновение, а трезвый расчет, не сердечные влечения, а работа ума руководили им в главном деле его жизни – возрождении единства и независимости Русской земли. В психологическом облике первого государя всея Руси на первый план выступают такие черты, как осмотрительность, проницательность и дальновидность в сочетании с широким кругозором, стратегической масштабностью мышления и исключительной твердостью и последовательностью в достижении поставленных целей. Он не поражал воображения современников ни личной воинской доблестью, как его прославленный прадед, ни кровавыми театральными эффектами, как печально знаменитый внук. Он не отличался ни традиционным благочестием хрестоматийного князя русского Средневековья, ни нарочитым новаторством Петра Великого. Сила ясного ума и твердость характера – вот его главное оружие в борьбе с многочисленными врагами. Его можно назвать неутомимым тружеником, шаг за шагом идущим по избранному пути, преодолевая все преграды…
История знает не многих деятелей, добившихся таких прочных и масштабных успехов, так повлиявших на судьбы своей страны. Обновленная, возрожденная великая Русская держава (в феодальном ее понимании) – главный итог многолетнего великокняжения первого государя всея Руси».
Иван III добился дипломатического признания своего государства, начал борьбу за возвращение территорий, утраченных еще в XIII в. Он заложил основы централизованного управления, создал первые органы центрального государственного управления – Казну и Дворец. В 1497 г. Иван III утвердил новый свод законов – Судебник, заменивший Русскую Правду. Судебник впервые ограничивал переходы крестьян от владельца к владельцу одним сроком в году: неделя до и неделя после Юрьева дня (26 ноября). При Иване III территория Московского княжества увеличилась в 6 раз и составила 2,6 млн квадратных километров. Хотел Государь всея Руси забрать в казну часть церковных земель, но преодолеть сопротивление церкви не мог. Большую часть земель он закрепил за своим первым сыном от второго брака Василием, что стало важным фактором недопущения нового витка междоусобной борьбы.
В 1492 г. Иван Васильевич заключил с Ливонским орденом перемирие на шесть месяцев. За это время напротив ливонского форпоста Нарва на другом берегу реки Наровы был выстроен русский форпост, получивший название Иван-город. И кто знает, где бы проходила сейчас граница с Эстонией, если бы Иван Васильевич еще в XV в. об этом не позаботился?
Скончался Иван III в 1505 г., судя по описаниям, от инсульта, пережив вторую жену. При жизни многие его боялись, уважали, чтили и называли Иваном Великим.

2.2. Государственные деятели

2.2.1. Последний тысяцкий Василий Вельяминов

В период феодальной раздробленности, который продолжался и в условиях монголо-татарского ига, трудно кого бы то ни было назвать государственным деятелем. В XII-XV вв. настоящими государственными деятелями по определению в каждой из земель на северо-востоке европейской части Руси являлись два человека: глава светской власти – местный князь и глава церковной власти – местный архиепископ. Перед нами проходит череда колоритных правителей и святителей, которые постоянно упоминались в летописях, являлись главными актерами на исторической авансцене.
Между тем кроме первых лиц, светского и духовного, в каждом княжестве до определенного времени действовали должностные лица, которые вполне подходят под определение «государственный деятель».
Название «тысяцкий» в первый период русской истории не встречается, но существование его не ставится под сомнение.
Семья составляла двор, «дым», «десяток». Низшим звеном социальной организации непосредственных производителей, объединявшим хозяйства отдельных семей, служила соседская (территориальная) община. Названия общины – «мир», «сотня», «вервь» (от слова «веревка», которой измеряли землю при распределении внутри общины). Общины тяготели к погостам – торговым и административным центрам, на месте которых вырастали города. С городами были связаны понятия «полк» и «тысяча». Под такими названиями действовали ополчения, формировавшиеся в случае внешней опасности в тех или иных городах. Следует учесть, что население города или численность городского ополчения вовсе не обязательно составляли тысячу полноправных мужчин. «Десяток», «сотня», «тысяча» у многих народов обозначали уровни социальной или военной организации населения. На месте прежних племенных союзов формировались княжества («земли»).
Судя по всем источникам, тысяцкий был военным начальником земской рати (воев) в отличие от княжеской дружины. В мирное время тысяцкий наблюдал за порядком в городе; его функции можно сравнить с обязанностями современных мэров или глав администрации. Слово «тысяща» в русских летописях употреблялось и как обозначение определенной территории, округа, населенного пункта с прилегающей местностью. Круг обязанностей тысяцкого во многом совпадал с содержанием деятельности воевод. В конце XI в. в Киеве действовал тысяцкий (воевода) Ян Вышатич. В роли киевских тысяцких упоминаются Путята, Ратибор и др. Историк Бестужев-Рюмин считал, что тысяцкие были городские, земские и княжеские. Должность тысяцкого в Древней Руси была не наследственной, а выборной. Иногда это звание после отца занимал сын, но лишь в силу авторитетности рода и при наличии необходимых личных качеств.
С XIV в. бояре начали оседать по разным княжествам. Значение должности тысяцкого стало возрастать. Авторитет тысяцкого определялся поддержкой со стороны населения, что воспринималось как опасность, как политическая конкуренция не только боярами, но даже князьями. Вряд ли можно полностью отождествлять русских тысяцких с плебейскими трибунами у древних римлян. Но институт тысяцких в Московском княжестве постигла та же судьба.
Последним тысяцким в Московском княжестве стал Василий Васильевич Вельяминов. Его отец тоже был тысяцким. Впервые (1341) имя В. В. Вельяминова встречается в договорной грамоте Семена Гордого, которую он подписал вместе с его родными братьями в качестве свидетеля. Тысяцким В. В. Вельяминов стал в 1357 г. при загадочных обстоятельствах. На площади в Москве был найден труп тысяцкого Алексея Петровича Хвоста, на которого, по известиям летописей, бояре «ковали ков». А. П. Хвост за организацию «мятежа» изгонялся из Москвы (при Иване Ивановиче Красном). Но потом снова сделался тысяцким в Москве, несмотря на обещание Ивана Ивановича не принимать его обратно. Тогда-то бояре и убили его. Возник большой мятеж, и главные боярские фамилии вынудили удалиться в Рязань. В 1358 г. великий князь Иван Иванович призвал бежавших бояр к себе. Тогдашним «олигархам» было несложно найти путь к первому лицу в княжестве.
В. В. Вельяминов в звании тысяцкого и в числе любимцев Дмитрия Ивановича (впоследствии Донского) участвовал в его свадьбе, а жена тысяцкого была восприемницей одного из сыновей Дмитрия Ивановича. Великий князь Московский Дмитрий Иванович с детских лет оказался в водовороте политических событий и интриг. Он везде видел измену и подкоп под его власть. Через какое-то время всплыла история о том, что во время свадьбы Дмитрия Ивановича В. В. Вельяминов подменил пояс, который перешел к Василию Косому. Дмитрий Иванович болезненно отреагировал на такие действия своего бывшего любимца. Он заставил В. В. Вельяминова постричься в монахи. После смерти тысяцкого в 1374 г. преемник не был назначен. Должность тысяцкого упразднили.
Старший сын тысяцкого В. В. Вельяминова Иван, вероятно, мечтал занять место отца. После смерти отца он бежал в Тверь. Между тверскими и московскими князьями в это время шло упорное соперничество. Тверской князь Михаил Александрович пытался получить поддержку в Орде, участвовал в походах Великого княжества Литовского против Москвы, но в конце концов потерпел поражение. Иван Васильевич Вельяминов сделал неправильную ставку.
Во время битвы с татарами на берегах реки Вожи в 1378 г. москвичи поймали попа, у которого нашли мешок со «злыми зельями». В Москве заподозрили, что этого попа Иван Васильевич, сам во время вожской битвы находившийся еще в Орде, подослал, по-видимому, отравить кого-то (сочли, что должно быть, великого князя). Попа сослали, а Ивана Васильевича в 1379 г. поймали в Серпухове, куда он пришел из Орды, и привезли в Москву. После недолгого разбирательства он «мечом потят бысть на Кучкове поле». Историки считают, что это была первая публичная казнь в Москве. Летописи замечают, что прекрасная наружность казненного возбудила в зрителях сочувствие к нему. О том, в какой именно степени московские жители последней четверти XIV в. сожалели об утрате должности тысяцкого, защищавшего их интересы перед боярами и князем, летописи умалчивают.

2.2.2. Необыкновенные приключения итальянца в России

В советское время, в период одного из «потеплений», в рамках культурного сотрудничества с Италией появилась искрометная комедия «Необыкновенные приключения итальянцев в России» с популярным Андреем Мироновым в главной роли. Тогда СССР купил в Италии право выпуска легковых автомобилей по технологии итальянского автомобильного концерна «Фиат». В городе Тольятти возник автогигант, который стал выпускать серию автомобилей «Жигули». Упомянутая комедия была откровенной рекламой продукции Волжского автомобильного завода.
Приключения происходили с итальянцами в России еще в XV в., в годы правления Ивана III. Задолго до Петра I великий князь Московский Иван Васильевич стал приглашать на государственную службу иноземцев. По-видимому, проблемы с толковыми кадрами возникали у московского руководства еще в те стародавние времена. Заезжий итальянец, получивший в Москве имя Ивана Фрязина, сначала служил Ивану III в качестве монетного мастера. Затем он стал исполнять и разные другие поручения: ездил послом, вел переговоры, строил города. Его деятельность приобретала все более важный характер, что позволяет отнести Ивана Фрязина к числу государственных деятелей.

Аристотель Фиораванти руководит закладкой фундамента Успенского собора .

Наиболее важную услугу он оказал Ивану III в сватовстве Софии Палеолог. Это было не только большое государственное дело для Московского княжества, но событие общеевропейского значения. Фрязин поехал в Рим. Он религией интересовался мало. В Москве для порядка принял православие, а в Риме притворился католиком, вел активные переговоры с Папой Римским. Трудно сказать, в какой степени поведение Ивана Фрязина было санкционировано Иваном III. Папе Римскому он наобещал очень многое – по-видимому, то, что тот хотел от него услышать. Говоря современным русским языком, Иван Фрязин Папе «насвистел» и «развел» его. Во всяком случае, Папа отпустил Зою Палеолог в жены к великому князю Московскому, лелея обширные планы по утверждению католического влияния в русских землях.
По дороге из Рима Фрязин проезжал через Венецию. Здесь его осыпали почестями и подарками, так как он сказался важным боярином. Фрязина попросили взять с собой венецианского посла Тревизана и доставить его к хану в Орду. Фрязин согласился, но в Москве об этом ничего не сказал, желая отправить Тревизана тайком. Дело обнаружилось. Фрязин вместе с Тревизаном попали в тюрьму, откуда оба незадачливых итальянца, рискнувших совершить необычное путешествие по России, были выпущены уже после того, как возвратилось посольство, отправленное Иваном III в Венецию. Поступок Фрязина, вызвавший дополнительные разбирательства и выяснение отношений, в конечном счете имел благополучные последствия. По ходу расследования «необычайных приключений итальянцев в России» между Великим княжеством Московским и Венецией установились дипломатические отношения. Это имело огромное государственное значение, поскольку Московское княжество, освободившись от ордынского ига, восстанавливало свой государственный суверенитет, одним из важных этапов которого стало признание со стороны зарубежных государств.
Фрязин продолжал служить великому князю вместе со своим братом Антоном. Он продолжал выполнять различные серьезные поручения. Например, в 1517 г. он руководил укреплением псковских стен. Далее следы итальянца теряются.

2.3. Полководцы, военачальники

2.3.1. Стальные нервы Владимира Андреевича Храброго и Боброка-Волынского

…Упорная сеча продолжалась уже несколько часов. Куликово поле сотрясалось от топота лошадиных копыт. Лязг оружия пронизывал воздух. Каждую минуту пронзенные мечами и копьями с воплями падали на землю, уже устланную человеческими телами. Пешая русская рать уже лежала, как скошенное сено. Монголы теснили левое крыло русских войск, которым и отступать-то было некуда. Позади был Дон, а лодки, на которых можно было спастись, еще вчера оттолкнули от берега, чтобы не соблазнять малодушных. На Красном холме за битвой наблюдал Мамай. У русских же, как казалось, общее руководство отсутствовало, и воины дрались, руководствуясь принципом Святослава: «Мертвые сраму не имут».
Вдруг картина битвы переменилась. Это из дубравы в спину монголам ударил засадный (запасной) конный полк Владимира Андреевича Храброго и Дмитрия Михайловича Боброка-Волынского. Свежие воины яростно били уставших монголов. «Второе дыхание» пришло и к основным русским силам, которые гнулись, но не сломались под натиском басурман. Куликовская битва завершилась полным разгромом кочевого воинства и бегством Мамая. Кто были эти полководцы, которые сказали свое веское «слово» в решающий момент исторического сражения?
Владимир Андреевич родился в 1353 г. и был внуком великого князя Московского Ивана I Калиты. Отец Владимира – князь Андрей Иванович, младший сын Ивана Калиты, поэтому Владимир Андреевич приходился Дмитрию Донскому двоюродным братом, был младше на три года. По завещанию великого князя Ивана II Красного Владимир Андреевич получил право на треть доходов с города Москвы и с великим князем Московским Дмитрием был связан договором. Он обязался служить Дмитрию Ивановичу без ослушания, «держать его в отца место» (признавал старшинство) и вместе с Дмитрием платил «ордынский выход». К 27 годам (1380) он имел немалый опыт боевых действий на стороне Москвы против князей Суздальского и Галицкого, против Ливонского ордена на защите Пскова (1369), против Великого княжества Литовского (1370, 1379), против Твери (1375). Владимир Андреевич, удельный князь Серпуховской и Боровский, был женат на дочери великого князя Литовского Ольгерда Елене. Литовская экспансия против русских земель отодвинула родственные чувства на задний план.
После Куликовской битвы, благодаря которой Владимир Андреевич и получил свое прозвище «Храбрый», его ратное служение продолжалось, так как время было грозовое. В 1382 г. он способствовал изгнанию из пределов Руси хана Тохтамыша, которому нанес поражение у Волока Ламского. В 1398 г. готовил войска к отражению нашествия Тимура, дошедшего до Ельца. Во время страшного набега Едигея в 1408 г. опытный полководец руководил обороной Москвы.
Историки высоко оценивают действия умелого полководца Владимира Андреевича Храброго. После смерти Дмитрия Ивановича Донского герой Куликова поля отбросил в сторону обычные для того времени амбиции и поддержал сына Дмитрия Донского Василия I. Своего племянника он почитал «за отца», признавал за старшего и выступал в роли верного подручника, всегда готового сесть на коня и защищать русские земли. Владимир Андреевич оставил после себя семь сыновей и добрую память.
Дмитрий Михайлович Боброк был сыном литовского князя Кориата-Михаила Гедеминовича и приехал служить московским князьям из Волыни. Начинал московским воеводой. К моменту Куликовской битвы Дмитрий Боброк-Волынский был опытным воином. Участвовал в походах на Рязань (1371), где наголову разгромил рязанцев при Скорнищеве. В результате походов против волжских булгар (1376) последние стали платить дань князю Московскому Дмитрию Ивановичу и князю Нижегородскому Дмитрию Константиновичу, тестю Дмитрия Ивановича. Вместе с Владимиром Андреевичем и Андреем Ольгердовичем Боброк участвовал в походе против Великого княжества Литовского (1379), когда были освобождены Трубчевск и Стародуб. Дмитрий Михайлович Боброк-Волынский и Владимир Андреевич Храбрый были почти ровесниками. Можно представить себе, как эти молодые, по современным меркам (меньше 30 лет), военачальники зорко вглядывались и вслушивались в гул битвы, выбирая момент, чтобы скомандовать: «Вперед!». О судьбе Боброка-Волынского после Куликовской битвы сведений нет.

2.4. Лидеры политических, социальных движений

2.4.1. Жидовствующие

Ересь, известная под этим названием, появилась в Новгороде во второй половине XV в. и оттуда пришла в Москву. По словам летописцев, первым ее распространителем в Новгороде был еврей Схария, в 1471 г. приехавший из Киева и совративший в свою веру нескольких православных священников. В посланиях архиепископа Новгородского Геннадия и в «Просветителе» Иосифа Волоцкого сохранились односторонние и скудные сведения о существе данной ереси. Их взгляды включали в себя следующие моменты: отрицание монашества и духовной иерархии, отрицание поклонения иконам; неверие в таинство причастия, отрицание троичности Божества и божественности Иисуса Христа. Некоторые сторонники шли дальше в рационалистическом направлении, вплоть до отказа признавать бессмертие человеческой души. Собственно еврейский элемент не играл особенно видной роли в этом учении и сводился к некоторым обрядам. Ересь жидовствующих можно считать отражением на русской почве религиозного брожения, какое происходило в это время в Западной Европе. Там различных учений рационалистического толка было много.
Новгород в силу своего географического положения и экономических интересов постоянно подвергался западному влиянию. На протяжении длительного времени архиепископа в Новгороде выбирали; церковная жизнь отличалась некоторыми особенностями. Потеря политической независимости стимулировала желание сохранить самостоятельность хотя бы в духовной жизни. Распространение ереси сначала совершалось в тайне; еретики оставались по наружности православными.
В 1480 г. ересь проникла и в Москву. Великий князь Иван Васильевич привез из Новгорода книжных людей, понравившихся ему священников Алексея и Дениса, принадлежавших к числу жидовствующих. В Москве они, получив видные места протопопов Успенского и Архангельского соборов, повели деятельную пропаганду. В результате сложился довольно широкий кружок еретиков; из них самым заметным лицом был любимец великого князя дьяк Федор Курицын. Из духовенства московского многие примкнули к еретикам: архимандрит Симоновского монастыря Зосима, крестовые дьяки Истома и Сверчок и другие были на их стороне. Великий князь имел представление о мнениях еретиков и относился к ним благосклонно. Возможно, он до поры до времени радовался тому, что в Москве возникает что-то новое: а вдруг в результате получится и что-то полезное?
Официально существование ереси открылось лишь в 1487 г., когда в Новгороде несколько священников в пьяном виде стали хулить православную веру. Об этом донесли архиепископу Геннадию. Розыск подтвердил обвинение. Один из обвиненных, поп Наум, покаялся и рассказал архиепископу о ереси. Геннадий выступил главным борцом против ереси. Он обратился к другим епископам и с их помощью добился в 1488 г. созыва собора, положившего нераскаянных еретиков казнить «градскою казнию». Сложность ситуации заключалась в том, что поначалу у Геннадия не было особой поддержки со стороны верховного светского и духовного правительства, так как великий князь был расположен к предводителям еретиков, а митрополит Геронтий питал личную неприязнь к Геннадию. Упорный архиепископ добился созыва собора в 1491 г. Митрополитом стал Зосима. Собор осудил главнейших жидовствующих из среды духовных лиц, предал их анафеме и приговорил к заточению. В Новгороде это наказание, по распоряжению Геннадия, заменили для еретиков подобием аутодафе. Путем таких мер Геннадий подавил было ересь в Новгородской области, но ненадолго. Московские жидовствующие, пользуясь расположением великого князя, добились возведения своего человека в достоинство митрополита. Архимандритом Новгородского Юрьева монастыря назначен был жидовствующий Кассиан, который повел открытую борьбу с Геннадием. Быстрому развитию ереси помогало невежество православного духовенства и массы населения. В связи с окончанием пасхалии многие ждали конца света и легко воспринимали всякого рода слухи. Геннадий предпринял продолжение пасхалии, перевод Библии, стал заботиться о школах для подготовки духовных лиц. На борьбу с ересью вышел авторитетный Иосиф Волоцкий.
Страстные обличения Иосифа Волоцкого заставили еретика Зосиму покинуть митрополичий престол (17 мая 1494 г.). Однако против беспощадных гонений на еретиков выступили сторонники Нила Сорского и его учеников, известные под именем заволжских старцев, которые доказывали, что христианская истина может быть распространяема только мирным путем. Эту группу еще называли «нестяжателями», так как они выступали против того, чтобы церковь постоянно наращивала свои богатства. Возникла патовая ситуация, так как силы были примерно равны.
Дальнейшее зависело от позиции великого князя. Сначала он склонялся в сторону еретиков и недоброжелательно относился к фанатизму Геннадия и Иосифа Волоцкого. К тому же Иван III не отказался бы изъять часть церковного имущества на государственные нужды. На стороне жидовствующих была сноха великого князя Елена, жена его сына от первого брака Ивана Ивановича Молодого, рано ушедшего из жизни. Иван III даже сам короновал своего внука Дмитрия и в 1493 г. провозгласил его своим наследником. Его восшествие на престол означало бы отказ правительства от преследования еретиков.
В браке с Софьей Палеологу Ивана III родилось несколько детей, в том числе сын Василий Иванович. И Софья Палеолог хотела видеть на престоле своего сына. Партия Елены и Дмитрия в 1494 г. оказалась в опале. Сторонникам Софьи Палеолог не составило труда убедить великого князя в наличии заговора. Он сам продолжал править, а на его место уже нашлись претенденты! Этого великий князь потерпеть не мог. Предводители «партии Елены» частью были казнены, как Ряполовский, частью пострижены в монахи, как Патрикеевы.
В середине XVIβ. β Османской Турции Роксолана, привезенная в султанский гарем из Украины, сумела стать любимой женой Сулеймана Великолепного (Кануны). В угоду Роксалане султан распорядился удушить старшего сына, пользовавшегося большой популярностью в стране. Турецкий сюжет показывает, что влияние жен на поведение политиков, на их действия в отношении даже собственных родственников является весьма интересным сюжетом.
В 1502 г. Елена и ее сын оказались в заточении, а Василий объявлен наследником престола. Этот политический поворот предопределил и изменение церковной политики. Собор, созванный великим князем и открывший свои заседания 27 декабря 1504 г., проклял нескольких еретиков и приговорил их к казни. Дьяка Волка Курицына, брата Федора Курицына, Ивана Максимова и Димитрия Коноплева сожгли в Москве в клетках. Именно такая казнь в то время предписывалась для еретиков. Некрасу Рукавому в Москве отрезали язык, а затем сожгли в Новгороде вместе с архимандритом Кассианом и другими. Некоторые из еретиков были отправлены в тюрьмы, другие – в монастыри в заточение.
После этого удара ересь жидовствующих уже не смогла оправиться. Втайне остатки ее учения, вероятно, продолжали существовать еще некоторое время. Записанное историком Н. И. Костомаровым предание выводит от старинных жидовствующих позднейших молокан, однако вряд ли между этими двумя сектами существует реальная генетическая связь.
Борьба в конце XV – начале XVI в. между «партией Елены» и «партией Софии», между сторонниками различных религиозных воззрений выявила лишь один бесспорный результат. В российской политической системе, в которой все (или почти все) зависит от одного высшего лица в стране, побеждает тот, кто имеет «доступ к телу» первого лица в прямом и переносном смысле этого слова.

Карамзин не случайно отнёс действие повести в окрестности Симонова монастыря. Он хорошо знал эту окраину Москвы. Сергиев пруд, по преданию вырытый ещё Сергием Радонежским, стал местом паломничества влюблённых пар, его переименовали в Лизин пруд.

Литературное направление

Карамзин – писатель-новатор. Он по праву считается основателем русского сентиментализма. Читатели приняли повесть восторженно, потому что общество давно жаждало чего-то подобного. Предшествовавшее сентиментализму классицистическое направление, в основе которого было рациональное, утомило читателей поучениями. Сентиментализм (от слова чувства ) отражал мир чувств, сердечную жизнь. Появилось множество подражаний «Бедной Лизе», своеобразная массовая литература, которая была востребована читателями.

Жанр

«Бедная Лиза» - первая русская психологическая повесть. Чувства героев раскрываются в динамике. Карамзин даже изобрёл новое слово – чувствительность. Чувства Лизы ясны и понятны: она живёт своей любовью к Эрасту. Чувства Эраста более сложны, он сам их не понимает. Сначала он хочет полюбить просто и естественно, как он читал в романах, потом обнаруживает физическое влечение, которое разрушает платоническую любовь.

Проблематика

Социальная: сословное неравенство влюблённых приводит не к счастливой развязке, как в старых романах, а к трагедии. Карамзин поднимает проблему ценности человека независимо от сословной принадлежности.

Моральная: ответственность человека за тех, кто ему доверяет, «нечаянное зло», которое может привести к трагедии.

Философская: самоуверенный разум попирает естественные чувства, о которых в начале 18 века говорили французские просветители.

Главные герои

Эраст - молодой дворянин. Его характер прописан разносторонне. Эраста нельзя назвать негодяем. Он просто слабохарактерный юноша, который не умеет противостоять жизненным обстоятельствам, бороться за своё счастье.

Лиза – крестьянская девушка. Её образ не прописан так подробно и противоречиво, остаётся в канонах классицизма. Автор сочувствует героине. Она трудолюбива, любящая дочь, целомудренна и простодушна. С одной стороны, Лиза не хочет огорчать мать отказом выйти замуж за богатого крестьянина, с другой - покоряется Эрасту, который просит не говорить матери об их отношениях. Лиза думает прежде всего не о себе, а о судьбе Эраста, которого ждёт бесчестье, если он не отправится на войну.

Мать Лизы – старушка, живущая любовью к дочери и памятью об умершем муже. Именно о ней, а не о Лизе, Карамзин сказал: «И крестьянки любить умеют».

Сюжет и композиция

Хотя внимание писателя сосредоточено на психологии героев, для сюжета важны и внешние события, которые приводят героиню к гибели. Сюжет повести незамысловат и трогателен: молодой дворянин Эраст влюблён в крестьянскую девушку Лизу. Их брак невозможен из-за сословного неравенства. Эраст ищет чистой братской дружбы, но сам не знает своего сердца. Когда отношения перерастают в интимные, Эраст охладевает к Лизе. В армии он проигрывает в карты состояние. Единственный способ поправить дела – жениться на богатой пожилой вдове. Лиза случайно встречает Эраста в городе и думает, что он полюбил другую. Она не может жить с этой мыслью и топится в том самом пруду, возле которого встречалась с любимым. Эраст осознаёт свою вину и страдает до конца своей жизни.

Основные события повести занимают около трёх месяцев. Композиционно они оформлены рамкой, связанной с образом рассказчика. В начале повести рассказчик сообщает, что описанные у озера события случились 30 лет назад. В конце повести рассказчик снова возвращается в настоящее и вспоминает на могиле Лизы о несчастной судьбе Эраста.

Стиль

В тексте Карамзин использует внутренние монологи, часто слышен голос повествователя. Пейзажные зарисовки гармонируют с настроением героев и созвучны событиям.

Карамзин был новатором в литературе. Он был одним из создателей современного языка прозы, приближенного к разговорной речи образованного дворянина. Так говорят не только Эраст и рассказчик, но и крестьянка Лиза и её мать. Сентиментализм не знал историзма. Жизнь крестьян очень условна, это какие-то свободные (не крепостные) изнеженные женщины, которые не могут обрабатывать землю и покупают розовую воду. Цель Карамзина была показать чувства, равные для всех сословий, которые не всегда может контролировать гордый разум.